Jerusalem. Israel

– Род человеческий – ерунда. Главное – не изменить самому себе.

– Но ведь Гитлер, к примеру, тоже себе не изменял. 

Повернулся ко мне.

– Верно. Не изменял. Но миллионы немцев себе изменили. Вот в чем трагедия. Не в том, что одиночка осмелился стать проводником зла. А в том, что миллионы окружающих не осмелились принять сторону добра.

Джон Фаулз «Волхв»

"Вон там - Гроб Господен, построен на месте распятия Христа. Там Гора Мориа - оттуда Муххамед, да хранит Аллах покой его, вознесся на небо. А там Стена Плача - часть храма, построенного Соломоном. Если Бога нет здесь, его нет нигде" - говорит палестинец своему израильскому другу в фильме "O Jerusalem" накануне рождения Израиля.

Забегу вперед походкой кэпа - как бы ни был удивительно красив Иерусалим, если Бога нет в сердце, то и здесь его найдешь разве что случайно.

В столицу мы ехали единственным на весь поезд цветным пятном среди болотистого, как сама война, хаки - было воскресенье, военные возвращались в Город мира после выходных. В Израиле вообще скоро привыкаешь к людям с оружием наперевес. У этой близости даже есть один плюс - от войны, как и от болезни, очень хочется жить. Но и недостаток - не факт, что получится.

 

Город начался для нас, как в общем-то и положено Земле Обетованной, со скитаний. 40 минут - это, конечно, смешной срок для этих мест, но и Моисей у нас случился родом из Закарпатья. У бывшего соотечественника была добрая улыбка и особенно занимательная форма диалекта - его ровный русский неожиданно спотыкался об украинские слова. Он подслушал на остановке, пока я уточняла у местных подростков маршрут, и бодро забраковал все гугловские подсказки - "Здесь всю жизнь ходил только один автобус, он вам очень підійде!". Через минуту в заднем окне я видела, как отходил в другую сторону необходимый мне 18-й номер, еще через одну они разошлись с нашим автобусом в противоположных направлениях, на пятнадцатой минуте блуждания наш "гид" признал, что "что-то пiшло не так". Но честно расспросил водителя, вышел с нами, пересадил, куда надо, насыпал манны небесной во все карманы и пожелал счастливого пути.

Кстати, вы замечали, что за пределами своей страны национальные признаки становятся более выразительными? То ли ты сразу смотришь на людей с прищуром стереотипа, то ли вне подобной среды мы и правда становимся заметными, как камуфляж в большом городе. Англичане, например, всегда немножко больше снобы, на славянских женщинах, как правило, на пять(десят) страз больше, чем на иностранных попутчицах, американцы улыбаются, будто только закончили читать Дейла Карнеги, а китайцы на два тона громче и на пять махов руками суетливее всей толпы туристов. Так вот. Мне кажется, это тоже в нашем духе - не особенно разбираться в вопросе, проявить инициативу и завести не туда. Благо, что все это по доброте душевной.

Главной достопримечательностью Иерусалима оказался снег. Мы попали на остатки былой роскоши, но местные с детским восторгом показывали фотографии в телефоне: "Ох, жаль, вы вчера здесь не были - всё белое было, всё! Смотрите, какого снеговика во дворе слепили!" - рассказывала нам хозяйка наших апартаментов. Мы тихонько порадовались, что вчера были в солнечном Тель-Авиве (ну правда же, снег в феврале - сомнительное чудо), и как порядочные туристы пошли к другой достопримечательности -  Стене Плача. Но и напротив нее выстраивалась очередь на сфотографироваться в сугробе) И если честно, то эта победа жизни над "нежизнью" пусть и была присыпана снегом, стала одним из самых теплых израильских воспоминаний.

Вряд ли я кого-то удивлю, но Стена плача в Иерусалиме - это просто стена. А ее звание, как по мне, могла бы носить скорее любая из больничных тезок - если очень прижаться лбом к холодной поверхности перед входом в палату, то слезы от этого как будто замораживаются и прячутся внутрь. Тогда можно зайти к больному с улыбкой и хватит даже на пошутить про будущих внуков. 

А все это лишь камни, которыми отсталые от цивилизации и человечности люди продолжают бросать друг в друга.

Улицы Старого города сплетаются в красивую визуально и не всегда сюжетом историю. Не в один изящный миф, а в бесконечные увесистые тома. Главы написаны на разных языках и не то чтобы чернилами. Хоть крестом укрась их обложки, хоть звездами - когда такой книжкой даешь по темечку, люди теряют как не жизнь, так сознание. Но подставлять голову не перестают, и алый текст продолжает капать.

За пределами этих гладких стен с не гладкими вопросами кажется, что века не сменяют друг друга, а существуют одновременно. Что город еще зачитывается своим древним фолиантом, но уже за столиком в кошерном Макдональдсе. Что люди еще целуют вековые плиты, но мчатся к ним точными поездами и трамваями. Что столица уже готова догнать и обогнать все упущенное в прошлых веках, но из-за накопленного тогда груза в чем-то похожа на один из арт-объектов одной из центральных улиц - краска блестит, колеса крутятся, патефон играет, но с места сдвинуться невозможно.

Должна признаться, я не прислушалась к совету нашей попутчицы в Тель-Авиве и не пошла в Музей Холокоста. Признаюсь более того - из абсолютной трусости. Однажды в киевском музее великой отечественной войны я видела кожаные перчатки. Не то чтобы они были особенно большими, но большего мое сознание принять не может. 

Говорят "чтобы не повторилось, нужно помнить". Но устойчиво затачивают память не на любовь к миру, а на готовность стрелять. Потому что если руки простых людей будут заняты рукопожатием, а не оружием, то тем смелым наверху придется договариваться, рискуя своими интересами, а не чужими жизнями. А эта ступень цивилизации - не особенно легкий подъем для тех, кто нарастил живот, поедая золотые батоны.

Мой любимый фильм о войне - "Великий диктатор" Чарли Чаплина. Фильм вышел в 1940 году. В СССР - в 1989-м. Позже Чаплин писал, что если бы знал тогда весь ужас концлагерей, то не смог бы его снять. Но мне кажется, что в этой нелепой, какой-то детской амнезии главного героя и есть надежда мира - не допускать мысли, что за него в принципе нужно убивать. Потому что война - это не только страшно, это ужасно стыдно. Как чума, как нечистоплотность головы и сердца. Как если бы ты годами не смывал с них злость и обиды, потому что иначе там там не завелись абсурдные крысы с квадратными или закрученными усами.

"На Суккот евреи подносили нам тарелку молотого миндаля. А мы им в конце Песаха давали хлеб с медом. Теперь все изменилось. Мне страшно. Мне начинает казаться, что все евреи - враги" - говорит палестинская мама, постукивая пальцем у виска в упомянутом мной выше фильме "O Jerusalem". Наблюдая последние два года уже у себя дома, как из-за такого же "кажется" стало страшно тем, у кого и праздники-то были всегда на двоих, я все больше убеждаюсь, как важно помнить реальность мира и знать, где у тебя друзья, а не креститься и слушать, кто твои враги. И эта единственная вера, которая осталась со мной после города трех религий.